Слово без другого (человек, слово, реальность). Человеческое бытие устроено словом, оно условно, об-у-словлено. Человек свободен, отвлечен, дистанцирован от себя и от другого в слове и через слово. Только в слове и через слово тела обретают место. Растения и животные обходятся без слов, не сознавая времени как временности своего существования. Их жизнь определяет не слово, но фюзис. Владеющий даром речи зависит не столько от места своего обитания, сколько от места-расположения слова.
Слово предполагает Другого. Другой для человека – Тот, кто радикально от него отличен (дистанция между Творцом и творением бесконечна). Человек существует в модусе «я» и в модусе «другого». Другой, другое, другие – его опора. Другие – это атланты и кариатиды, поддерживающие свод его присутствия: «из них ослабнет кто-то – и небо упадет». Человеческое внимание направлено на другое (на себя, на него, на них), человек отнесен к другому и одновременно задет другим, определен другим через претерпевание, через бытие-в-ответе (он активен и ре-активен).
Данность другого (не важно – интенциональная или респонзитивная) всегда уже предполагает слово, она всегда условна, всегда обусловлена. Конститутивная, безусловно необходимая для человеческого присутствия другость развернута в слове, а полюса вербальной развертки присутствия – это Бог и вещи, Другой и другие.
Словом предположено не-слово. Сначала говорят о людях и вещах, о своих желаниях и нуждах, и только потом – о словах. Слово первобытного человека и слово ребенка – это не слово о слове, а слово о не-слове, о том, что этим словом открывается. Здесь словом (словами) выражается иное ему: вещь, сущее.
То, что в слове (словом) открывается нечто сущее само по себе (от вещей, эйдосов до Бога), в это человек верит. Расшатывание этой первичной, исходной для человека ве-
ры – результат глубинных сдвигов в самых основах человеческого существования. По мере усложнения искусственного, на фундаменте слова возведенного мира и укрепления «я-сознания», отношение к сущему становится все более критичным.
В человеческой истории были времена, когда слово как бы срасталось с вещью, с человеком и даже с Богом (Имя Божие есть Бог, но Бог не есть его Имя – учили имяславцы). Позднее слово и вещь, слово и иное слову (не слово) отделились друг от друга, но связь между ними по-прежнему переживалась как что-то само собой разумеющееся (есть слова, имеющие значение, но не имеющие референта в первой реальности (гиппографы, русалки, кентавры…), а есть слова, означивающие вещи сущие независимо от слов). На смену вещему, магическому, сакральному, мистическому слову пришли метафора и понятие. Слово как выражение-отображение реального долгое время соседствовало со словом как проектом возможного (мыслимого, воображаемого, гипотетического) бытия. Сегодня сакральное, поэтическое и философское слово оказалось вытеснено на обочину новоевропейской цивилизации. Сегодня мы находимся в ситуации, когда и вещь, и другой человек, и Бог растворяются в слове. Такой сдвиг обессиливает слово и ведет к его замыканию на себя (приводит к «короткому замыканию» означаемого и означающего). Слово теперь не столько открывает сущее в его «само по себе», сколько парит в сфере возможного (мыслимого, воображаемого) и создает виртуальные (по-сетевому – действительные) миры.
Трансформация письма: от рукописи к экрану. Переход к компьютерному «письму» – важный рубеж в истории новоевропейской цивилизации. Революция в бытовании слова, произведенная техникой книгоиздания, имела множество социальных и культурных последствий, но к вытеснению рукописи не привела. Только компьютерная революция конца ХХ века вызвала деградацию ручного письма, а затем поставила его на грань исчезновения. Рукописи больше не горят… за отсутствием рукописей. Умению писать еще учат в школе, ручку и бумагу по-прежнему используют ученики и студенты (они пишут на уроках и лекциях, при подготовке к ответу на экзамене, при сдаче письменного экзамена и т. д.). Там, где учатся, – пишут, но пишут меньше, чем прежде. Там, где работают (во взрослом мире), ручку используют только для заполнения пустых мест в анкетах, тестах, справках и договорах. Даже при подаче официальных бумаг (заявление, справка из школы, служебная записка и т. д.) предпочтение отдается клавиатуре ПК и принтеру. А большинство из тех, кому меньше сорока и кто живет в компьютеризированных странах, так привыкли нажимать на кнопки и клавиши, что необходимость перехода от клавишного набора к письму уже вызывает напряжение. Оно и понятно: нажимать на кнопки – куда проще, чем выписывать буквы. Говоря о вытеснении рукописи, мы имеем в виду ее выталкивание из областей, в которых она когда-то доминировала: это и эпистолярный жанр, и интимный дневник, и воспоминания, и литературное творчество, и наука, и журналистика.
Напомним, что для эпохи печатного слова водоразделом областей приватного и публичного было разделение на тексты-автографы (черновые и беловые рукописи) и тексты для общества (печатные тексты). Литературные произведения создавались по ходу письма: творение возникало в процессе продвижения пишущего от черновика к беловику. Только после своего издания произведение становилось предметом общественного обсуждения, и это была его вторая, публичная жизнь. Сегодня все по-другому. Установившееся в «эпоху Гутенберга» разделение функций между двумя способами фиксации речи (между рукописью и печатью) разрушено. Экранный текст взял на себя как функции рукописного слова (создания текста), так и, отчасти, печатного (этап обнародования созданного).
Первым инструментом дестабилизации двухполюсной модели фиксированного слова – рукопись/печатный текст – стала «пишущая» (печатная) машинка. Человек, работающий на машинке, получал несколько (от одного до четырех) отпечатков с последовательно ухудшавшимся качеством шрифта (копировальная бумага на каждом последующем экземпляре машинописи давала все более блеклый и расплывчатый отпечаток). Машинопись получила распространение в кругу создателей текстов, предназначенных к публикации (в кругу писателей, ученых, журналистов), а также в присутственных местах с интенсивным «бумагооборотом». Однако полностью вытеснить рукопись она не смогла. Вплоть до начала интервенции ПК традиционная дистрибуция полномочий письменного и печатного слова (частное/публичное, производство текста/потребление текста) в общем и целом оставалась неизменной. Даже в среде профессиональных сочинителей победа машинописи не была безоговорочной. Многие авторы продолжали писать собственноручно, а потом перепечатывали написанное (самостоятельно или оплатив услуги машинистки).
Если же говорить не о профессионалах письма, а о «массе пишущих», то есть о тех, кто вел переписку, писал в дневник, корпел над сочинениями, делал конспекты, готовил курсовые и дипломные работы, сочинял стихи, писал воспоминания, etc., то они – в массе своей – хранили верность карандашу и ручке.
Положение изменилось с переходом к электронно-цифровому кодированию слова. Местом визуализации внутренней речи стал экран монитора. Не являясь стабильным телом текста (погасший экран не являет собой никакого – ни одного – текста), экран стал местом актуализации любых текстов. Правда, при одном непременном условии: отображаемый текст должен быть переведен в электронную форму (закодирован). Экран – временное тело текста; именно благодаря свободе от необходимости нести ношу определенного текста он получил возможность становиться (на время) телом любого текста.
Экран подобен зеркалу: на его всегда равной себе поверхности возникают и исчезают, не оставляя следа, бесчисленные знаки и образы. Изображение на экране, как и зеркальный образ, только обнаруживает себя на его поверхности, но не становится ее принадлежностью. Впрочем, аналогия с зеркалом хромает: зеркало отображает реальность (вещи), в то время как на экране монитора (монитора компьютера, телевизора, мобильного телефона) изображения симулируются компьютером, трансформирующим электронно-цифровой код в видимые на экране текст, фотографию, картину, etc.
Итак, экранное тело текста ситуативно и симулятивно. По одному щелчку мыши тексты появляются на экране, по другому – исчезают с его поверхности. Из памяти компьютера их извлекают ради того, чтобы на время дать им экранное тело, а потом вновь свернуть в безвидную форму цифрового кода.
Экранная локализация фиксированного слова продолжает традицию техник «остановки слова» (то есть традицию письменной речи), предполагавшую не вслушивание, а чтение и устанавливавшую дистанцию между словом и его получателем (в частности, между словом и писателем).
В том, что касается чтения «с экрана», то оно и сегодня осуществляется практически так же, как в те годы, когда слова гнездились в свитках, рукописных кодексах и печатных книгах. Различие между чтением печатного текста и чтением электронной странички на экране ноутбука меньше, чем различие между чтением рукописи и печатной страницы книги. В то же время (и как раз это представляет для нас наибольший интерес) экранная локализация слова существенным образом изменяет и характер телесного взаимодействия с текстом, и способы его хранения и передачи другому человеку.
Ручная работа: печать и кодирование. Если техника считывания выведенного на экран слова остается традиционной, то этого не скажешь о технике создания текста и о способе его обнародования. Клавиатура компьютера – не более чем интерфейс машины, сообразующейся с возможностями человеческого тела, с его морфологией. Взаимодействие с «листом бумаги» на экране и с клавиатурой ПК только имитирует работу за клавиатурой печатной машинки. Пользователь, ударяя по клавишам, не печатает, а вводит цифровой код, хотя видит при этом перед собой «напечатанный» текст, образ которого симулируется на экране с помощью программного обеспечения ЭВМ. Клавиатура здесь – не более чем посредник между человеческим телом и машиной. Взаимодействие с клавиатурой (как бы «печать») представляет собой преобразование слов внутренней речи писателя в электронные сигналы, трансформируемые посредством программного обеспечения в экранный образ слова: каждому нажатию клавиши соответствует «след» на экране монитора. Электронный файл (цифровой код) можно в любой момент трансформировать в текст-на-экране. Однако цифровой аналог текста попадает в зависимость от машины не только на стадии создания текста, но и в фазе его хранения и чтения. Только с помощью ЭВМ закодированное слово обретает видимость печати и становится доступным для чтения. «Текст все время выглядит, но никогда не является…» За дружественным интерфейсом скрывается новый способ первичной фиксации слова: слово сохраняет вычислительная машина. Принципиально новым моментом в топологии фиксированного слова на стадии его цифрового кодирования является тот факт, что виртуальное (закодированное) слово не имеет постоянного носителя, что его визуальное тело произвольно конструируется с помощью операциональной оболочки и программы по редактированию текстов.
Запечатленный традиционным способом текст был овеществленным текстом, и до тех пор, пока его материальный носитель не разрушился, его мог прочесть любой человек. Если прежде печатная машинка и типографский станок «пачкали бумагу» (пусть и не так, как это делал скриптор), то текст, созданный с помощью компьютера, представляет собой ручной (познаковый) способ цифрового кодирования слова. Процесс «письма» стал двойственным. Пользователь ПК (писатель) одновременно и работает со словом (которое «как бы зафиксировано» на листе бумаги перед его глазами), и вводит цифровой код, переводимый в экранные знаки и буквы вычислительной машиной. Ни письма, ни печати здесь, собственно, нет. После завершения «письма» («печати») в макромире повседневности не остается никакого текста (никакого тела текста). Остается только электронный (невидимый, недоступный для восприятия) файл как возможность визуализации кода в виде текста, осуществимая при наличии компьютера и питающей его электрической сети. Нет компьютера – нет «написанного».
Итак, став виртуальным, фиксированное слово утрачивает стабильное тело, а на его месте обосновывается ситуативно воспроизводимый на экране «образ тела». Спрашивается, каковы последствия массового перехода к электронно-цифровому способу фиксации слова? Их немало, но мы остановимся только на тех, которые представляют интерес для разрабатываемой нами топологической проблематики.
Повсюду и нигде (тело, код, экран). Размещенная в Сети виртуальная «рукопись» (набранный вручную код) представляет собой «рукопись» со смещенными характеристиками. Это «рукописный» текст, который с самого начала обладает качеством «публичности» (широкой доступности). Такой текст (в качестве визуально воспринимаемой совокупности слов) находится «всюду и нигде», что означает: его можно визуализировать в любом охваченном Сетью месте планеты и при желании материализовать (распечатать).
Такой текст больше не является телом с нанесенными на него знаками. Электронный код текст – это возможность тела текста (его поддающийся машинной расшифровке код). Возможность тела-текста (код) может быть визуализирована в образе экранного или распечатанного текста. Закодированное слово в любой момент можно актуализировать на экране монитора при условии исправного функционирования техники (компьютер, электрическое питание, отсутствие сбоев в работе соответствующих программ), которая обеспечивает перевод кода в изображение букв и слов (куколка кода трансформируется в бабочку экранного образа или в крылатую бабочку распечатки).
Виртуальную рукопись можно увидеть в любом месте планеты именно потому, что ее нет как определенного, относительно стабильного тела; ей может быть придан любой (в пределах технических возможностей компьютера и его программного обеспечения) облик, она может во-образиться в любом экранном или печатном теле. Экранные тела текстов и их распечатки могут иметь разную величину, разный шрифт, их можно по-разному размещать на плоскости, по которой стелются знаки, и т. д. Отсутствие у слова «тела слова» позволяет вести бесконечную игру с его экранным симулякром. «Пишущий» создает информационную возможность зрительного (симулированного на экране) тела как «визуальной проекции» информации (кода). Виртуальному тексту может быть придан любой, даже рукописный образ. Больше того, при желании, можно списать фрагмент текста с экрана. Однако и в этом, явно маргинальном, акте списывания тело остается встроенным в техническую систему и занимает место, отведенное ему в линейке множительно-копировальной техники (в ряду сканеров и принтеров). Акт списывания с экрана дает не рукопись, а всего лишь рукописную модификацию виртуального слова.
В том, что касается доступности для чтения, никакой текст, изданный на бумажном носителе, не сравнится с текстом, размещенным в Сети. Для призраков нет преград. Код вездесущ, он «есть» там, где есть Сеть. И если тексты на бумажных носителях еще сохраняют позиции в публичном пространстве, то это связано с привычками тела (с удобством пользования книгой) и с легитимирующей функцией печатных изданий.
Подведем некоторые итоги. Электронный текст изначально лишен экземплярности. Электронное слово, как и слово на «традиционных носителях», можно, при желании, зафиксировать на внешнем носителе, но носитель электронного текста (электронное «тело текста», запоминающее устройство) хранит не слово, переведенное в форму, доступную для чтения (как в случае с рукописью и печатным словом), а слово, трансформированное в электронно-цифровой код. Форма цифрового кода недоступна для чтения «напрямую», а потому должна каждый раз трансформироваться в привычную, воспринимаемую «на глаз» печатную форму. Зафиксированный электронной памятью файл – это не текст, обладающий собственной текстурой, но лишь возможность его визуализации.
Работа с экранным словом и техника создания текста (от своего – к чужому). Техника работы со словом во многом определяется тем, как и в каком материале его закрепляют с целью хранения и последующего использования. Очевидно, что глиняная табличка не благоприятствует развернутому повествованию, а папирус, напротив, располагает к нему. С дорогим и долговечным пергаментом нельзя обращаться так, как с берестой или дешевой бумагой фабричного производства. На пергаменте не будешь обмениваться новостями, писать о мелочах, о бытовых заботах и происшествиях. Исходя из сказанного, можно предположить, что «экранизация» слова должна каким-то образом вести к трансформации привычных форм взаимодействия со словом.
Первое, на что мы обращаем внимание, – это то, что дистанция между пишущим (подыскивающим нужные слова под имеющиеся в душе мысли, чувства, переживания и образы) и созерцающим написанное (тем же человеком, но в роли читателя и критика текста) при работе с экранным словом увеличивается. В прежние времена сочинитель видел перед собой след собственной руки, и ему трудно было отнестись к написанному «объективно», с позиции читателя «со стороны», теперь же перед ним страничка, заполненная четким, однородным печатным шрифтом, который выглядит, пожалуй, даже лучше, чем лист, отпечатанный на машинке. На такой текст проще смотреть сторонним оком, то есть так, как если бы ты читал не свой, а чей-то (чужой) текст. Именно сторонний взгляд (взгляд «глазами другого») позволяет увидеть в написанном огрехи, недочеты, слабые места и, не откладывая дела в долгий ящик, перейти к его правке.
Опыт переживания своего слова как чужого в печатную эпоху достигался не столько по ходу работы над рукописью, сколько уже после того, как текст был написан (этим объективированным текстом мог быть беловик рукописи, машинописная копия, типографская корректура). При работе за компьютером эффект отстранения возникает сразу же, то есть уже на этапе создания текста. Человек, работающий с экранным словом, дистанцирован от сочиняемого им текста куда больше, чем тот, кто пишет, создавая рукопись. Корректировка написанного, правка «по свежим следам» при работе с виртуальным словом заметно интенсифицируется. Читая текст глазами другого (глазами возможного читателя), автор волей-неволей занимает критическую позицию по отношению к написанному им. В результате работа (доклад, статья, эссе, рассказ…) становится более рациональной и отрефлексированной.
Дело, конечно, не только в возрастании дистанции. Свою роль тут играет легкость (предательская легкость!), с которой текст, набранный на клавиатуре компьютера, поддается исправлению. Любая редакторская программа позволяет быстро вносить правку, не усложняя при этом визуальной картины текста на экране. Это совершенно особый тип правки – правка без «грязи»; она – по темпу и по последствиям для восприятия текста – резко контрастирует с правкой текста, написанного от руки. Рукописная страница, по которой два или три раза прошлись редакторским карандашом, становится «нечитабельной», и с ней уже невозможно работать. Рукопись надо заново переписывать и только после этого можно продолжить ее редактирование. Экранная «страница» переносит любое число исправлений.
Предоставляемая вычислительной машиной возможность перетасовывать фрагменты уже написанного текста, инкрустируя его ценными минералами, обнаруженными в необработанной руде черновиков, и самоцветными цитатами из сочинений других авторов, удобство в исправлении написанного в чем-то облегчают, а в чем-то и усложняют труд писателя. Если прежде сочинитель принужден был тщательно обдумать мысль, образ, сюжет и только потом садиться за письменный стол, то теперь он начинает писать при первых проблесках мысли, успокаивает себя тем, что сейчас он зафиксирует «мелькнувшее» в сознании «нечто», а потом «доведет мысль до ума». Однако работа над сочинением, вопреки ожиданию, затягивается. Автор поневоле втягивается в исправление уже «готового» текста. Начать писать виртуальный текст – просто, завершить его – не легко.
Но вот текст выправлен, скомпонован, проверен. Пришло время распечатать и прочесть его. И тут работа над, казалось бы, уже завершенным произведением выходит на новый уровень. Текст, который в экранном его варианте выглядел вполне пристойно, при работе с распечаткой вновь обнаруживает множество слабых мест, ошибок и шероховатостей. Так заявляет о себе эффект «материализации», эффект воплощения печатного образа. Новый способ существования текста (текст на бумаге) обновляет восприятие написанного и, соответственно, приводит к обнаружению новых «недочетов», дает повод для очередной правки. Теперь она осуществляется по бумажной распечатке с последующим переносом исправлений в память компьютера. Исправленный текст вновь и вновь распечатывается, читается, в него вносятся исправления, они «забиваются» в память ПК, и так до тех пор, пока автор не признает написанное достойным того, чтобы отправить его «в люди».
Слово без тела – свобода без ответственности (от общения людей к взаимодействию персонажей). Интернет, соединивший в одном виртуальном пространстве миллионы пользователей, породил новые формы опосредованного «письменной речью» общения. Широкое распространение экранных форм письма и чтения при соединении с возможностями почти мгновенной передачи электронных текстов в любую точку земного шара привело к трансформации старого, давно сложившегося в рукописную эпоху эпистолярного жанра и к появлению новых, никому прежде неведомых способов коммуникации. Новые формы непрямого (бесконтактного) общения всем хорошо известны: тут и SMS сообщения, и интернет-дискуссии (форумы, блоги), и ICQ. Что же привнесли они в речевое взаимодействие?
Прежние формы заочного общения – общения-по-переписке – хотя и содержали в себе зачатки общения-в-диалоге, но в полной мере реализовать его не могли. Общение по переписке «на бумажных носителях» оставалось в основе своей общением знакомых, опиравшимся больше на повествование, чем на диалогическую форму вопроса и ответа. Из-за задержки с доставкой корреспонденции при пересылке обычной почтой письмо по необходимости строились как рассказ о жизни, как повествование о произошедшем с корреспондентом за определенный (исчисляемый днями, неделями или даже месяцами) период времени.
В новых, опосредованных электронными сетями формах общения его диалогическая составляющая значительно усилилась. Заочное общение сдвинулось от формы биографически фундированной переписки (общение с людьми, которых знаешь лично) к персонажному, анонимному общению виртуалов. Экранное слово с его почти мгновенной передачей сообщения от пользователя к пользователю и с практикой речевого взаимодействия людей, малознакомых друг другу, создало почву для обмена фиксированными сообщениями в режиме беседы. Благодаря Сети появилась возможность «беседовать» глазами, беседовать заочно… Сегодня беседа посредством экрана («разговор» в актуальном режиме) не только оказывает существенное воздействие на традиционные нормативы письменной речи (подробнее об этом ниже), но и представляет собой коммуникативную базу виртуально-языковых сообществ. В чем же специфика виртуального взаимодействия?
Начнем с того, что в Сети общаются не люди, а анонимы в виртуальных масках и так называемые «виртуалы». Если фигура человека в маске, вещающего под прикрытием псевдонима, более или менее всем знакома, то о фигуре «виртуала» этого сказать нельзя. Для уточнения термина «виртуал» воспользуемся характеристикой, которую дает ему Е. А. Ива-ненко: «Виртуал – это тот, кто симулирует имя, фамилию, биографические данные, черты характера и т. д., однако… виртуалом не называют человека, который просто не склонен сообщать свое настоящее имя и везде выступает под одним и тем же псевдонимом, не пытаясь при этом моделировать не присущие ему как личности качества. Нередко виртуалы создаются для того, чтобы “почувствовать себя другим человеком”. Эта практика популярна среди пользователей блогов, которые пишут от имени виртуалов о чем-то, о чем не хотят или не могут писать от собственного лица. Часто с помощью виртуалов организуются провокации, попытки вызвать общественный резонанс, так как обычно цель «почувствовать себя другим человеком» достигается только через привлечение к своему виртуалу внимания других людей». Виртуал как коммуникативный образ подчинен воле своего создателя и хозяина. Хозяин пользуется «коммуникативной маской», посредством которой он может реализаовать те возможности своего «я», которые он не может осуществить в границах первой реальности (не может из-за стеснения, боязни, стыда, отсутствия собеседников, социальных барьеров и т. д.).
Новые, виртуальные формы общения складываются на площадке экранного слова; именно на этой основе и возникают виртуальные общности (общества анонимных персонажей). В сетевые сообщества входят не только собственно виртуалы, большинство их членов – обычные «завсегдатаи сети», прячущие свои лица под псевдонимами. Ники, сетевые имена, обычно сопровождаются фотографиями артистов, изображениями героев мультфильмов, фотографиями зверей и вещей, etc., полюбившимися хозяевами персонажей и служащими чем-то вроде эмблемы с фамильного герба в иронической обработке наших дней. Как видим, граница между анонимом в маске и виртуалом весьма условна. Анонимность общения «под псевдонимом» (под маской) и с помощью виртуальных персонажей дает субъекту речи и слову невиданную прежде свободу, отпускает его «на волю». Такое освобожденное от связи с определенным телом, отвязанное слово становится развяз(а)н(н)ым словом; утрачивает свой онтологический вес и экзистенциальную «плотность».
Характерная для опосредованного письмом-на-бумаге общения ответственность за написанное сохраняется (пусть в ослабленном виде) и в случае сетевой коммуникации. Так бывает, когда взаимодействуют люди, лично знающие друг друга (это большая часть электронной переписки, это разнообразные формы общения в режиме ICQ, это проекты типа «Вконтакте», «Одноклассники», «Мой мир»). Однако очень значительная по объему часть сетевой коммуникации – это обмены сообщениями между анонимами, взаимодействующими на площадках форумов, в блогосфере и в игровых пространствах виртуального мира. В таком общении слово оказывается полностью оторвано от произносящего его тела. Народная мудрость, выраженная в пословицах «Слово не воробей – выпустил, не поймаешь» и «Что написано пером – не вырубишь топором», перестает работать, как только мы пытаемся применить ее к реальности сетевого взаимодействия анонимных персонажей. Народная мудрость утрачивают свою силу из-за невозможности вменить написанное («вырубленное») в Сети определенному человеку (определенному телу). Пословица исходит из очевидной когда-то связи сказанного/написанного слова с полнотой телесного присутствия человека: за слово несло ответственность пустившее его в мир тело. Если слово сказано, то оно сказано кем-то, если написано, то у написанного есть автор: вот его рука, вот его неповторимый почерк.
Трансформация человека в виртуала, который имеет «лицо» постольку, поскольку его речь (грамматически) строится от первого лица, ведет к карнавализации экранного слова. Сладость виртуального общения в значительной степени как раз и состоит в его анонимности, соответственно – в полной свободе (безнаказанности) «говорения». Хозяин виртуала и пользователь, выступающий «под маской» (под псевдонимом), уверен, что «за базар» отвечать не придется. Можно писать о чем угодно, можно, не задумываясь, менять пол, возраст, биографию, сферу деятельности, политические убеждения и т. д. Так, к примеру, суждения, которые человек, принадлежащий к академическому сообществу, никогда не рискнет произнести от своего имени, он вполне может «выкатить» на форум, выступив «под маской».
Экранное слово в Сети – это «пластический материал», из которого пользователь лепит тот или иной вербальный образ. Автор блога, то есть человек, чья субъективность обнаруживает себя через «порядок слов», – это, в сущности, «говорящая маска». Сознательное искажение привычных слов, нарушение грамматических, синтаксических и стилистических норм, использование ненормативной лексики, злоупотребление неологизмами объясняются стремлением пользователей сделать своего виртуала яркой, запоминающейся сетевой фигурой. Работая со словом, как с глиной или с папье-маше, хозяин виртуала ищет способ придать «вербальной маске» рельеф, чтобы выделить ее из множества других масок.
В каком же пространстве общаются виртуальные трансформеры? Коммуникация осуществляется в виртуальном измерении «как бы», то есть там, где воображаемые «я» существ «из плоти и крови» раскрывают себя через речевые акты виртуалов. В каком-то смысле все субъекты сетевого общения, поскольку они не указывают свои реальные имя и фамилию, место жизни и работы, выступают как виртуальные персонажи. Ведь никто точно не знает: пишет ли человек, прикрывшийся псевдонимом, «от себя», или он играет виртуальной игрушкой, моделируя с ее помощью один из своих возможных (виртуальных) образов. И хотя люди, скрывающиеся под никами, чаще говорят о своих действительных проблемах, переживаниях, мыслях, мечтах и страхах, но так как есть те, кто осознанно и целенаправленно творит виртуалов, давая слово возможным «я», то эти подлинные мысли и переживания воспринимаются другими участниками сетевого маскарада в модусе «как бы». Никогда нельзя установить с точностью, что из того, что можно прочесть в сети, принадлежит реальным людям, а что – полностью или частично выдумано, разыграно, использовано, как краска, анимирующая виртуальную маску. Так слово, пущенное в виртуальное пространство, освобождается от человека, человек же освобождается от ответственности «за слово», с упоением отдаваясь игре в слова и образы, инвестируя время своей жизни в «жизнь» персонажей, наигрывая новые для себя роли, обменивая свое «есть» на вариативное «как бы есть» виртуала.
Актерство, клоунада, провокация, розыгрыш, блеф, столь широко распространившиеся в лабиринтах виртуального мира, можно соотнести с характерной для общества экрана тягой к игре на публику, с влечением к бесконечным переодеваниям и мистификациями. В обществе, где профессия актера (включая сюда политический театр) стала одной из самых престижных и популярных, персонажно-игровое взаимодействие сетевых персонажей прекрасно вписывается в цивилизационное пространство позднего модерна, в котором вечное становление рассматривается как куда большая ценность, чем совершенная полнота ставшего, где принцип различия выходит на первый план, а принцип тождества, идентичности, верности (во всех смыслах, в том числе в значении верности слову) давно уже стал мишенью для насмешек.
Если вспомнить Бахтина с его персоналистическим принципом «личной подписи», увязывавшим бытие от первого лица с принципом «не-алиби в бытии», то надо сказать, что в пространстве Сети действует принцип, прямо противоположный бахтинской максиме: принцип «вечного алиби» и «отсутствия личной подписи». Здесь всем заправляет не персональная ответственность за сказанное и сделанное, но анонимность и безответственность. Безответственность, коренящаяся в чувстве безнаказанности, «развязывает язык», освобождает, но при этом и угрожает личности, ее единству и аутентичности: жизнь может так и остаться недовоплощенной, неразличимой среди множества других жизней. Жизнь неразличима там, где отсутствует неповторимый росчерк судьбы этого-вот человека.
В чем-то существенном «Интернет-актерство» идет даже дальше актерства актеров театра и кино. Актер играет роль, написанную другим (драматургом, сценаристом). Вдобавок, он играет ее в соответствии с концепцией, предложенной режиссером, в то время как пользователь Интернет создает своего виртуала (или свою маску) самостоятельно и от его «лица» взаимодействует с такими же «переодетыми», «текучими» Интернет-субъектами. Взаимодействие виртуалов на сетевой сценической площадке происходит «не по написанному», а в режиме здесь-и-теперь творимого диалога, в непредсказуемой смене реплик и комментариев к ним. Происходит все это не в выделенном из основного пространства-времени жизни пространстве сцены, а в режиме импровизации «on-line».
Отметим еще одно немаловажное обстоятельство: если мы отделяем актера от исполняемой им роли (отвечая на вопрос: «Кто играет?»), то Интернет-актеры, разыгрывающие все новые и новые виртуальные роли (меняя пол, возраст, профессию, мировоззрение), обречены оставаться виртуалами, а тот, кто «играет» виртуалами на подмостках Сети, обречен